Раиса Мельникова

Отрывок из цикла стихотворений

Стихотворный цикл: «Нить Ариадны»

1 Точка

Мир смотрит удивлённо

из глубины пространства,

петляет в лабиринте

неведомая мысль;

и как века назад

с завидным постоянством

необходима странникам

Ариадны нить.

Скитанья облаков

над вечно юным Критом

похожи дымностью

на преходящий сон,

историю читаем

с эпохи неолита –  

легенды учат жить, 

миф – бытия закон.

Сегодня человек

в позиции статиста

стремится ночь и день

в единое вместить – 

сирены в глубь влекут,

а палуба ребриста,

и в плаванье спасёт

лишь Ариадны нить.

2 Линия

Нить протянута в будущее

из того далёкого,

беру билет в музей – 

древность 

туманится многооко,

качает судьбу параллель;

не волен 

рок отменить никто, 

бессилен в потугах Кронос;

Ариадны сакральная нить

сквозь века висит эталоном,

а вечное слово любить

не может быть жестом

и звуком салонным.

3 Пересечение

Истина не существует

вне истины,

она волнуется на уровне вдоха,

преображая письменность 

в несметных просторах

свободного бохо;

произвольно 

на проводах развешены

ключи от ларца Пандоры,

торопится слово в депеше – 

желающий ящик откроет;

и Тесей, пребывая хористом,

бередит раны

в двадцать первом столетии,

видя, что опадают листья,

просочился блогером

в интернетные сети:

во всей вселенной, 

не только на Крите,

высматривает ту,

единственную,

способную нынче плести 

путеводные нити.

4 Круг и квадрат

Через 

бутылочное стекло

просвечивают 

лабиринта изгибы

внедрилось в сознание

Пифагора число

и пафос, и соль диатрибы.

Открываю  

старинных часов крышку,

время свой совершает круг,

геометрии вечная фишка:

запад – восток,

север – юг; 

распечатан

пространства квадрат,

он полощется 

флагом морей, 

и тонет за Критом закат,

скрывая загадки царей.

5 Фигуры

В созревшей оболочке сливы

вместилось пространство,

на башне двойным переливом

отбили куранты;

Морские извечные воды

плескались безлико,

а воздух над Критом безродный

пропах базиликом;

Пугал ойкумену разрывом

рык-рёв Минотавра,

клонились к земле боязливо

и люди, и травы.

Любовно сплетала Тесею

нить Ариадна,

а время взирало рассеянно

и беспощадно.

Мечом, путеводною нитью

и Ариадны молитвой

Тесей завершил ход событий

во тьме лабиринта.

Заботливо временем скрыты

и меч, и былые находки;

прилив приготовил к отплытию

и парус, и лодки.

Стихотворный цикл: «В городе»

ПЛЕНЁННАЯ ВИЛЬНЮСОМ

Мой город – непохожий на другие,

в кольчуге древних стен

и с арками дворов,

пульсирует во мне неповторимо,

в плен увлекая дымностью веков.

Здесь – Альма матер

в графике пространства,

домины, облачённые в мундир,

Ворота Аушры служат целью странствий,

а защищает город Казимир.

Истории неспящая страница,

нечаянный приют в моей судьбе;

и каждый день   

барокко дивной птицей

летит годами в длинной череде.

А время движется – 

меняется столица,

ритм учащается иль наступает штиль,

на старой улице, что янтарём искрится,

Святая Анна свой возносит шпиль.

В ДОЖДЛИВОЕ УТРО

Сегодня дождливое утро,

смывая былые условности,

скупою слезой по асфальту

следы превращает в шарж

и, сглаживая неровности,

не соблюдая стандартов,

с особым дождливым тактом

наносит дневной макияж.

Пьют розы небесные струи,

и, удивляя активностью,

заманчиво пахнут фиалки;

в реке, под проёмом моста,

знакомые с детства русалки

играют с простой наивностью,

молчат промокшие галки.

А ты идёшь без зонта.

ГОРОДСКОЕ УТРО

Добропорядочная улица

расписывается 

на городской стене,

погода туманом хмурится,

рассвет улыбается мне;

и зеркало местной лужицы

отражает утра пастель – 

туманною декларацией

сыплет черёмух метель.

Золотой канителью вышиты

многомерные крыш паруса,

и в нежданном трёхстишии

первобытных племён голоса;

а в балконные окна

пухлым тельцем 

стучится шмель –  

и прекрасна погода,

и любви постоянный хмель.

НАД АРКОЙ ПОСТМОДЕРНА

Над аркой постмодерна 

напряжённо

скользящее пространство бытия,

придерживая облако в ладонях,

корёжится,

угрозы не тая –  

и прецедент для осознанья

создан,

а слово едким жалом острия

метафизически 

пронизывает воздух,

питая слёзы тихого ручья.

В рассветных травах

спят сюиты Баха

и предвкушают музыкальный пир;

в музее Прадо стынущая Маха

волшебным станом

поражает мир.

ГОРОДА

Красные…жёлтые города

прорастают ночными звуками,

непрестанно и гулко

стучат  

и стучат поезда,

а сова по-совиному ухает.

Ночью бредит мечтами

таинственный сад,

заколдованный 

птичьим пением,

тубероз изысканный аромат

затаённое будит волнение.

В распростёртой ночи

так приятно молчать

и в томленье парить под звёздами

и, срывая 

запретную снов печать,

шифровать листки метакодами.

И любовью окутанная строка,

в шлейфе слов 

скользя зачарованно,

романтично 

взмывает стихом в облака,

и я звёздами зацелована.

БАГРЯНЕЦ ТЕРЯЕТ ЦВЕТ

Багрянец теряет свой цвет

лунной ночью,

сосуд лазуритовый мелок,

предметы на ножках – короче,

и свет на воде

отражается лунной дорожкой,

реальности нет – 

не заметны земные морщины,

вокруг – лунный свет,

как любовь к апельсинам.

ЗАТЕМНЁННЫЕ ОКНА

Затемнённые окна серьёзны

в молчании ночью,

сокрывают все тайны,

оставляют

следы многоточий;

на втором этаже – 

жалюзи

вертикальные строчки,

а за ними – узоры 

из цветов на поляне сорочки,

они радуют глаз

и волшебные грёзы

пророчат.

Там, за окнами, 

люди целуются, любят,

смеются…

люди ждут и уходят,

а окна в ночи остаются. 

ТЕКСТ

и мир есть текст

и человек есть текст

в нём рваные края

и клочья ткани

в нём смак иронии

причудливый гротеск

клубок несовместимых сочетаний

и с миром спор

и с рифмой тоже спор

и спор со звёздами

что в давности уснули

до стёртости страниц

до искажённых форм

и одичавших в готике гаргулий

и в тексте карнавал

беспечных слов обвал

смесь стилей

направлений и традиций

журчание слезы

метафоричный бал

меняющий тела одежды лица

летучий жест

безумный манифест

записанный

на побережье Крита

в непредсказуемости

рассуждений текст

который не прочесть без алфавита

ОТТЕНКИ ТЁМНО-СЕРОГО

Безмолвствуют стены,

я вопрошаю

у времени в стиле нуар,

и серый оттенок тёплой шали

вмещается в тёмный футляр;

сочится мистикой

пряный воздух,

и рвётся на волю строка,

признаться в чувствах ещё не поздно,

мотив не исчез пока;

и слышится фоном

мой авторский голос –

шуршит, словно плёнку жуя,

былой и невидимой скорби осколок,

внедрённый в поток бытия.

ВТРОЁМ

Грущу, порабощённая дождём.

Нарушен пульса стук, теченье мысли.

Постыло на пространстве обжитом,

И с рифмой согласуется лишь рислинг.

И тягостен без смысла пересказ:  

Словесный рой гудит в уме, бесчислен,

Эпитет рвётся вверх, как скалолаз,

Не позволяя ритмику осмыслить.

А ливню на просторе городском

Метафизические мысли не по силам,

Он полноводным пенистым ручьём

По улицам стремится, как по жилам.

Строка ползёт продрогшим воробьём,

Уставшим от чудного бытия.

Сегодня вечер мучаем втроём:

Мои стихи, дождь в городе и я.

ТЕНЕЙ НЕ ВИДНО

Теней не видно

в объявленный полдень,

щерятся призраки – 

прячется солнце,

но даже имея

аркан и поводья,

запрячь отражения

не удаётся.

Так человек или тень

есть пленник?

Вопрос вызывает 

одни огорчения;

вихрит от значений

наш мир турбулентно – 

к Платону, в «Пещеру»

для прояснений.

Тень может стоять

и лежать, и бегать,

видения могут

убраться до срока;

чудовищным светом

горит дискотека

под жуткую музыку

фильмов Хичкока.

ТРАМВАЙ НАДЕЖДЫ

Часы направляют движение,

минутки танцуют беспечно,

бесценные жизни мгновения

сгорают пылающей свечкой.

Сыпучим песком вспоминания

рисуют картинки из прошлого,

модерные всплески сознания

мерцают навязчивым крошевом.

И мутно смеются улицы,

водой умываются пенной,

а время глядит, ссутулившись,

с моста Мирабо над Сеной.

Коробится воздух синеющий

в классической форме манежа,

и в чёрный квадрат Малевича

ныряет трамвай надежды.