Страна: Россия
Я пишу прозу и стихи со школьных лет. В 2013 году я начала посещать литературный клуб «Дерзание» в Аничковом дворце в г.Санкт-Петербург, и тогда же начала публиковаться в таких журналах, как «Алый парус», «Вокзал», «Невский альманах». В 2013 же году вышел мой первый поэтический сборник «Солнце для Анхесеменамон», в 2015 году — сборник рассказов «Сестры» и исторический роман «На закате Атона». Мой любимый жанр — художественно-исторический роман. В поэзии, как и в прозе, я вдохновляюсь историей, древними легендами и библейскими сюжетами. Особенно мне близки Древний Египет, Израильское царство и другие государства древнего Ближнего Востока. В 2015 году, после окончания школы, я уехала в Израиль, где поступила в Тель-Авивский университет, а также открыла для себя новую грань своего увлечения: журналистскую деятельность, чем и занимаюсь до сих пор.
Country: Russia
Since my school days, I have been writing prose and poetry. In 2013, I began attending the literary club «Derzanie» at the Anichkov Palace in St. Petersburg, and started publishing my work in magazines such as Alye Parusa, Vokzal, and Nevsky Almanac. That same year, my first poetry collection, «The Sun for Ankhesemenamon,» was published. Two years later, I released a collection of short stories titled «Sisters» and a historical novel called «At Sunset of the Aten.» My favorite genre is the historical novel, and I find inspiration for my poetry and prose in history, ancient legends, and biblical stories. I am particularly drawn to Ancient Egypt, the Kingdom of Israel, and other ancient Near Eastern states. In 2015, after completing my studies, I left for Israel to attend Tel Aviv University, where I discovered a new facet of my passion: journalism. To this day, I continue to pursue both writing and journalism.
Отрывок из поэзии “Дорожные”
1.Музей
Я сегодня была в музее.
Там, в египетском темном зале
Неживые на нас смотрели
Алебастровыми глазами.
Век их – засуха, голод, войны,
Смерть от родов, чумы, простуды,
Их в ушедшие в вечность годы
Изваял неизвестный скульптор.
И великий Рамзес был с ними,
И привиделось мне сначала,
Что глаза его, как живые
Вдруг блеснули в безлюдном зале.
Как живете вы там, потомки,
Научились летать на звезды?..
За столетий прошедших столько
Эликсир вечной жизни создан?
Мы считали себя умнее,
Чем живущие здесь когда-то.
За столетьем плывет столетье,
А у нас все не так, как надо.
Все подернулось рябью зыбкой,
Изваяние не ожило.
Лишь насмешливая улыбка
На недвижных губах застыла.
2. Выбор
Поезд лентой вьется по дороге,
Небо чуть светлеет на востоке,
Злые вдоль путей горят огни.
Будто бы из сумрачного леса,
Где лежат заброшенные рельсы
Кто-то настороженно следит.
Пассажиры слепы в сладкой дреме,
Тяжело в предутренней истоме
Вынырнуть рывком из полусна,
И увидеть, что на горизонте,
С каждым мигом явственней и четче
Высится
Бетонная стена.
Оглядеться. Вдруг понять по лицам,
Что составу не остановиться,
Что никто не дергает стоп-кран.
Не свернуть с пути на середине.
Машинист? Он заперся в кабине,
Он уже давно сошел с ума.
Но по телевизору сказали,
Что состав наш, дескать, крепче стали,
И проломит стену без труда.
Пассажиров мало беспокойных,
Шторки опускаются на окнах,
И в составе снова темнота.
Хорошо спать в поезде, не зная —
Им уже никто не управляет.
Это не во сне, а наяву —
Пассажиры, те, что поумнее,
На ходу распахивая двери,
Прыгают в высокую траву.
…
Утро укорачивает тени,
Звезды в небе гаснут и бледнеют,
И тускнеет вместе с ними сон.
Но в глаза впечаталась та сцена —
Как состав несется прямо в стену,
Набирая бешеный разгон.
3. Содом
Этот город носил первородный и древний грех. Его стены скалились – острые зубья вверх. Если в город случайно вдруг заезжал чужак, его грабили и бросали – сам виноват, дурак.
Но всякому есть начало и есть конец.
И вот приезжает в город один мудрец.
Он ездил по разным бесчисленным городам, он знает молитв и гимнов не меньше ста, его принимает с радостью всякий дом…
— Куда он поехал? – спрашивали.
— В Содом.
***
Содом был богат и золотом, и землей. Дозорные башни высились над стеной, сверкали скульптуры рубинами мертвых глаз, у всякой девицы на шее горел алмаз. Не слушали жители, что говорил мудрец, сорвали с него и кошель, и его венец, и хоть он кричал им о том, что земное – тлен, ограбив, прогнали от стольных высоких стен.
И в ярости он воззвал: «Защити, Г-сподь! Ведь я же сим грешникам только хотел помочь, и вот же, что сотворили они со мной…. Воздай по заслугам им, Б-же, — разрушь Содом!»
Но жил под Хевроном в Мамре один чудак, и он говорил напрямую с Вс-вышним так: ведь разве так может с детьми поступить отец? А если найдется там двести святых сердец?
И Тот, Кто не стал открываться тому мудрецу, стоял, говоря с Авраамом лицом к лицу.
— И ради двухсот тех Я пощажу Содом.
— А если не будет двести, но будет сто?
И так в своих спорах добрались до десяти: но даже десятка в Содоме нельзя найти.
***
И город разрушен был, был погребен водой. Соль и песок охраняют его покой, золото, земли – все обратилось в прах.
И говорят, что плакал о нем чудак.
Тихо в пустыне, и кажется – вновь мираж, когда ты выходишь на каменный дикий пляж. Странное море здесь – нет ни волны. Ничего. Кажется, будто бы спит оно или мертво.
Кто говорит, что Содом не оставил следа?
Нет солонее в мире, чем та вода.
4. Монстр
В твоей комнате так темно,
Ночь густая глядит в окно,
Ты не знаешь, что монстров нет,
Потому что тебе пять лет.
И ты знаешь, что надо встать,
И пойти, где отец и мать
Уже видят десятый сон,
Но за дверью сидит оно.
И ты видишь его черты,
Оно замерло у стены
И готово тебя схватить
Как охотник хватает дичь.
И с кровати вставать нельзя –
Под кроватью горят глаза,
Кто-то тихо шуршит в шкафу,
Неизвестному существу
Ты подай только знак, что здесь –
Он поймает тебя и съест.
…
Вот тебе уже больше лет,
И ты знаешь, что монстров нет.
Но порой, в самый темный час,
Между кофт и пальто таясь,
Оно вновь зашуршит в шкафу,
И тогда в твою дверь войдут,
И в квартире зажжется свет,
Ты увидишь, что монстра нет.
— Никого в доме нет, смотри!
Твои монстры живут внутри.
5.Четырнадцатый
… Наша жизнь на бег без конца похожа, и уйти нельзя, и остаться — тоже, нас в пустыню вечно уводит Мойше, и погоня всегда быстрей.
Я родилась в Шпайере, что на Рейне, мой отец — известный в округе ребе, у сестер и братьев большие семьи, я седьмая из всех детей. Наши предки попали сюда из Майнца, а туда бежали от римской власти, мы устали так по земле скитаться, по большой и чужой земле.
Нам защиту здесь обещал епископ, мы не знаем, только беда так близко, и над Шпайером тучи сгустились низко, он в египетской тонет мгле.
Век четырнадцатый будет кричать и биться, смерть промчится в огненной колеснице, и кровавая будет вставать зарница над сожженой пустой землёй.
Путь от жизни к смерти сейчас недолог, наш Содом с Гоморрой грехами полон, Авадон идёт в города и села, урожай собирая свой.
Страшный знак болезни — бубон на коже, Авадон склонился и шепчет «тоже, скоро будешь ты на последнем ложе, не поможет Давидов щит». Будь царем ты, нищим, ноцри, евреем — никому не быть от чумы спасенья, не дождаться умершим погребенья…
Ведь их некому хоронить.
***
И тогда собрались на нас народы, и кричали толпам: «они виновны, мы грехи их смертные смоем кровью, и тогда прекратится мор».
Те, кто выжил, бегут на Восток. Там, в Польше, говорят, что наших осталось больше, как бы ни было, лучше спасаться тоже, чем на площади на костер.
Двадцать лет я в Польше. Семья и дети, только спится сумрачно на рассвете, отдала бы все я на этом свете, чтоб не видеть опять во сне ту мою за жизнь на земле уплату — мертвечиной приторно пахнет ладан, не узнать на небе такого ада, какой был тогда на земле.
Мы давно живём здесь совсем как дома, все привычно здесь нам и все знакомо, только Шпайер я вспоминаю снова — и еврейский квартал в огне.
На рассвете я, просыпаясь, слышу — дождь, рыдая, бьётся в окно и в крышу, я не знаю, что нам готовят свыше, только знаю — настанет час, и придется снова бежать в изгнанье, выпекая ночью мацу на камне, ведь земля, хоть кажется, что большая,
Слишком маленькая для нас.