Анатолий Лобов

Курчав и смугл, талантлив, остроумен,

Овеян славой и скандалами не раз,

Суровым провиденьем надоумлен

Пуститься в путь неблизкий, на Кавказ.

Конечно, здесь тебя все  знали, 

Судьба с дорогою не разошлись,

Тебя поэты с нетерпеньем ждали,

Ведь путь твой пролегал через Тифлис.

А как иначе — не случайно это,

От унижений царского двора

Ты прибыл в город — колыбель поэтов.

Залог тому — Давидова гора,

Которая пиитов вдохновляла.

Здесь ты внимал порывам вдохновенья,

А Муза твои думы направляла

К созданию не одного стихотворенья.

Как нежны в пламени свечей красавиц лица,

На холмах Грузии лежит ночная мгла…

Тебе же видится, что в северной столице

Ночная мгла на город трепетный сошла.

И звуки песен Грузии печальной

Тебя с тех пор тревожили во сне —

Иная снилась жизнь и берег дальний,

Писал: «Не пой, красавица, при мне…»

Знай, Александр, где бы мы ни жили,

Куда б ни завела судьбы звезда,

С тех пор, как мы воды Куры испили,

Тифлис и Пушкин — в сердце навсегда!

                             Карелия

Как обыденно-просто     —   три часа пролететь,

И ещё пять часов вдоль по трассе промчаться,

Чтоб  карельским берёзам в глаза посмотреть,

И  Онежскими  далями  залюбоваться.

Я  впервые в  Карелии, но оказалось –

Мне  близки эти камни, и лес,  и вода.

«Ваи  Карьялан  муа  он каикки  парас» —

«Ты, Карелия, в сердце моём —  навсегда».

Здесь  Топурия  Бадри —  карельский  художник

На холсты переносит романтический мир.

Он Карелии дивной  добровольный  заложник,

Живописец  — от Бога. Лукав —  как  Сатир.

Прихотлив лабиринт  его  чувств  потаённых  —

Рощу милых  карельских берёзок  писал,

Но  при  том  своё имя средь стволов  искривлённых

Он  грузинскими  буквами  зашифровал.

Конда-Похья карельская. Кондопога.

Был у живших здесь предков каждый помысел чист –

Храм из брёвен воздвигли. Для души и для Бога.

Храм  парнишка спалил. Говорят — сатанист.

На  земле  Калевалы  жизнь слышишь  иначе:

Звуки  кантеле , Сампо, напев древних рун…

То ли  лебедь над водною гладью заплачет,

То ли  слышится рокот таинственных струн.

На озёрных проталинах  плавают  птицы,

Долгих-долгих  закатов  оранжевый  свет…

Также  долго  мне   будет Карелия  сниться.

Не  забуду  её  до  конца  моих  лет.

                   Пародист – поэтам

Вы на меня не обижайтесь,

Простите ёрнический тон,

Хранить достоинство старайтесь,

Поэт во гневе – моветон.

Я не восторженный мечтатель,

И грубо льстить не стану вам.

Я — ваш взыскательный читатель.

«Отмщенье мне, и аз воздам».

                   Муза

Хандры опасное коварство –

Всю душу может иссушить.

Прошу я Музу: «Дай лекарство,

Хандру желаю победить!»

И Муза ждать не заставляет,

Влетает в форточку она,

Рецепт волшебный составляет.

Короткий – строчка в нём одна.

Читаю — слог исконно русский:

«В аптеку можешь не ходить,

Бутылкой водки и закуской

Хандру сумеешь победить.»

Мне в супермаркет надо срочно,

Там снадобье купив, успеть

Принять его и днём, и ночью,

Чтоб Музу верную воспеть!

                                  Сон редактора

Ой, туманы  мои,  растуманы,  пустословья  сплошная  пурга.

Mне  приносят  стихи  графоманы —  словно  строем  идут  на  врага.

Запрягают  слова,  как  тачанку,  за  строкою  ложится  строка…

В  дверь  стучат. Узнаю графоманку – не  нажмёт ведь на кнопку звонка.

Слышу  ярость  в  решительном стуке: « Открывай!» ( Может высадить дверь).

Знаю, чем её  заняты руки:  « Вот! Стихи! Публикуй их теперь!»

Тут  под  локоть  толкает  нечистый: «Подскажу  я  идейку  одну —

Напусти-ка  на  них  пародиста!   Пусть  ему  объявляют войну.»

Пародисты мои,  партизаны,  бейте!  Пусть  вам  зачтутся  грехи!

А которые  не графоманы,  —  тех я жду,  приносите  стихи.

Ох,  устал  я  от этих туманов словоблудья. Терпения нет.

Есть  надежда  —  на  сто графоманов — хоть  один, да  найдётся  поэт.

                                      Пока ум ясен…

Пока  ум  ясен, светел  дух,  и  сердце  к  жизни  не  остыло –

Твори,  пиши,  пока  петух  не  клюнул,  жареный,  в  затылок.

Уже  заполнен   формуляр  в  той  канцелярии,  что  свыше,

Но  цел,  хоть  и  потёрт  футляр. Душа жива,  пока  мы пишем.

Там,  это  может  быть,  зачтут?  Ведь  мы —  Творцу  уподоблялись.

А прочитав стихи,  поймут:   «Не унывая, в жизнь  влюблялись!»